Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг. - Евгений Евтушенко

Когда я прочитал твои «Поздние стихи», Игорь, то не удержался и разбудил уже засыпавшую мою жену Машу, которая последние два года, измаявшись, буквально вытаскивала меня из смерти, и мы оба стали читать вслух эти стихи, одно лучше другого. И Маша сказала:

– А почему бы тебе прямо сейчас не позвонить Игорю и не сказать все, что ты говоришь мне: что он одним прыжком перепрыгнул поэтов не одного, а нескольких поколений.

Но я посмотрел на часы и понял, что в Москве уже глубокая ночь. И только дождавшись утра, позвонил и все сказал Игорю. В ответ он отшутился:

– А жалко, что я не смогу всем рассказывать, что ты позвонил мне ночью, да еще из Америки.

И я рассмеялся, вполне оценив эту милую ребячливость давно повзрослевшего человека.

А ты и вправду, Игорь, первый из досточтимых достоевсковедов, попал в первую десятку русских поэтов и вряд ли оттуда уже выберешься.

«Мы с детства, Игорь…»

Мы с детства, Игорь,дым войны вдохнулии до сих пор не выдохнули пули,решившие оставить нас в живых.И надо оправдать решенье их.

Мы не умрем, не совершим ошибку,став полем битв с осколками, золой,и если жизнь – вопрос, и на засыпку,то на засыпку нам родной землей.

«О чем он думал все-таки, о чем…»

О чем он думал все-таки, о чем,кто литобъединение «Лучом»нескромно, но пророчески назвал,когда в СССР настал развал.

Казалось, что профессии «поэт»уже не будет, и на много лет,лишь Евтушенко, чокнутый совсем,бубнил: «Поэт в России больше чем».

Но подражатель ранешний егокак будто инфантильный Волгин Игорьпод вознесенско-евтушенским игомнедолго жил и с плеч стряхнул его.

Прямые отношенья он завелне с кем-нибудь, а с Ф. М. Достоевским,шестидесятник первый, кто прочелнаследье все, что спутать было не с кем.

Не диссидент он, Боже упаси,и уникален он под небосводом,подпольный вождь, любимый на Русивпервые и властями, и народом.

Совсем других героев я ковал.Рассыпались. Лишь он несокрушенный.Под ним рычит зеркальный «ягуар» –капитализма хищник укрощенный.

Из лучиков сложился этот «Луч»,в котором, как глаза свои ни мучь,не сможешь тайну света рассмотреть,чтоб приоткрыть секрет – хотя б на треть.

Но может, в том загадка всех лучей,что не понять ни об одном – он чей,и, может, в нем – попробуй раскуси! –разгадка послезавтрашней Руси.

Слагаемые света сами Вы,мальчишки и девчонки из Москвы,и те, кто из безвестных городовприносят запах дальних поездов,и я, хотя со станции Зимы,напрашиваюсь к Вам на Ваше Мы.

Сторож Змиёвской балки

Когда все преступленья замолятся?Ведь, казалось, пришла пора.Ты ответишь ли, балка Змиёвская?Ты ведь Бабьего Яра сестра.

Под землей столько звуков и призвуков,стоны, крики схоронены тут.Вижу – двадцать семь тысяч призраковпо Ростову к той балке бредут.

Выжидающе ястреб нахохлился,чтобы выклевать чьи-то глаза.Дети, будущие Михоэлосы,погибают, травинки грызя.

Слышу всхлипывания детские.Ни один из них в жизни не лгал.Гибнут будущие Плисецкие,гибнет будущий Марк Шагал.

И подходит ко мне, тоже с палочкой,тоже лет моих старичок:«Заболел я тут недосыпалочкой.Я тут сторож. Как в пепле сверчок».

Его брови седые, дремучие,а в глазах разобраться нельзя.«Эти стоны, сынок, меня мучают,и еще – как их звать? „Надпися“».

Я такого словечка не слыхивал,ну а он продолжал не спеша:«Сколько раз их меняли по-тихому,эти самые „надпися“».

Почему это в разное времяколготились, незнамо с чего,избегаючи слова «евреи»,и выматывали его?

Так не шла к их начальничьей внешностисуетня вокруг слова того.А потом воскрешали в поспешности.Воскресить бы здесь хоть одного.

Жаль, что я не умею этого.Попросить бы об этом небеса!Я бы тратить всем жизнь посоветовална людей, а не на «надпися».

Заповедь

Бывал и наш народ не прав,когда на гнет не обижалсяи, гениев своих поправ,лжегениями обольщался.

Влип в хлад и глад, в очередя,как в пасти волчие, в напасти,башку лихую очертя,и ухитрился, как дитя,на столько удочек попасться.

О Господи, за что, скажи,народ обманывали столько!Но не заслуживал он лжи.Доверчивость сбивала с толку.

Вблизи потемкинских воротмахала чернь императрице.Она вздыхала: «О народ!» –до слез готова умилиться.

Держа бургундское винов когда-то пыточном подвале,они – уж так заведено –народ поддельный создавали.

Но что же делать нам, когда,кроме трясины, нету бродаи неподдельная бедау неподдельного народа.

Он выжил у Орды в плену.Он Бонапарта объегорил.Он спас от Гитлера странумногомильонным вдовьим горем.

Но после стольких наших ранне лучше, чем режим чинушный,литературы стебный срами кинофильмов стиль чернушный.

Жестокость даже правдой врет.Вы что, душою оржавели?Да вы хотя бы свой народ,как раненого, пожалели.

Он спас – тому свидетель я –любви застенчивой прелестностьи сохранил среди ворьявсех изумляющую честность.

«Пока свободою горим…»,не догорит в чистейших русскость,и если рухнул Третий Рим,Россия совести не рухнет.

В послепожарищном дымугрех над золою изгаляться.Негож к народу своемувысокомерный дух злорадства.

«Не могли мы когда-то заснуть»

Не могли мы когда-то заснутьв тех ночах, что и вьюжны, и льдисты,с детской верой в «когда-нибудь»русских кухонь «когда-нибуддисты»

Эти кухоньки были тогданаш подпольный Гайд-парк и парламент,где мы если уж пили – до дна,и умели тихонько горланить.

Наши «если бы» и «кабы»,упоение Самиздатомстали знаком всей нашей судьбы,дали боль быть во всем виноватым.

Но история не проститсослагательного наклоненьяи неужто оставит лишь стыддля всего моего поколенья?

Как бессмысленны те бунтари,кто, считая, что братство – условность,неготовность к свободе внутрипревратить неспособны в готовность.

Ты, любимая, не позабудь,что искал я не без страданьяв беззащитном «когда-нибудь»себе хрупкое оправданье.

Спешкой замысел каждый убит,не бывают победы мгновенны,и на цыпочках входят в бытлишь продуманные перемены.

Спешкой можно все мысли спугнуть,торопливость нам жизнь искорежит,и насильно «когда-нибудь»никогда не придет, не поможет.

И быть может, единственный «изм»безо всяких кровавых восстаний,мой наивный «когда-нибуддизм»потихонечку будущим станет.

Люди – родина моя

Помню – где-то и когда-тоу таежного ручьяуронил я тиховато:«Люди – родина моя».

Но могучий гул ответа,словно голос твой, земля,шел от сосен и от ветра:«Люди – родина моя».

Понял я, бродя по свету,человечество – семья,но семья, где мира нету,успокойте вы планету,люди – родина моя.

Кто душою благороден,а религия своя,с ним у нас нет разных родин.Люди – родина моя.

Я в тебе родился снова.Ты шепни, любимая,нашим детям в дар три слова:люди – родина моя.

Сноски

1

Знаменитый французский документальный фильм одиннадцати режиссеров мира о реакции людей разных стран на трагедию в США 11 сентября 2001 года. – Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, примеч. автора.

2

«Доктор Стрейнджлав» – известный антивоенный фильм Стенли Кубрика 1964 года.

3

Документальный кадр из фильма Евгения Евтушенко «Похороны Сталина», когда лошадь с гробом вождя неожиданно остановилась при въезде на Красную площадь.

4

Фильм Александра Прошкина «Холодное лето пятьдесят третьего».

5

Одно из индейских племен в США.

6

Один из лучших фильмов Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино».